Вспоминает Еремеев В.В. 500 спецназовцев



Сам отряд спецназа у нас был большой – более пятисот человек по штату и двести человек на восполнение текущего некомплекта бригады. Ведь люди болели, погибали… Мы стояли практически на самом юге, и добраться до нас было очень сложно. Каждые две недели я гонял колонну порядка сорока машин в Туругунди, на границу с Союзом. Это примерно тысяча сто километров. Ведь холодильников у нас не было, кондиционеров – тоже. Поэтому всё время нас кормили одной тушёнкой. Тушёнка, тушёнка, тушёнка!.. Сколько я ни пытался добиться чего-то ещё, удавалось улучшить питание всего на неделю-две. А потом всё возвращалось на круги своя. Это же не Кабул, а самая окраина Афганистана. Тыловикам так было проще – никто не знает, никто не видит. А вообще, полёт из Кабула до Лашкаргаха – это меньше часа – у штабных арбатско-кабульских деятелей считался, чуть ли не боевым выходом: они сразу требовали награды, тельник, песочку, бакшиш. Для них это было целое событие – якобы боевой вылет! Для создания боевой обстановки (чтобы комиссия по быстрее покинула расположение отряда) я устраивал ночью боевые тревоги по отражению нападения со стрельбой, шумом, артиллерийской иллюминацией. Эффект был неотразимый, комиссия улетала в Кабул первым же бортом.

Помню, как-то прилетели к нам политруки во главе с генерал-полковником С. Кизюном. Все такие важные! А ребята наши только что с боевых вернулись – измождённые, оборванные, просолённые, пулемёт за ствол тащат. И тут началось: «Да ты что за командир!? Посмотри, как они у тебя ходят: рвань, в кроссовках, автоматы и пулемёты за стволы тащат! Да как ты позволяешь!» А выглядели бойцы так потому, что на боевые (боевой выход) мы старались ходить в КЗС (комплект защитный сетчатый) и в кроссовках. Это была очень удобная экипировка. Прикид весь в сеточку, в жару хорошо продувается, но предназначен только для одноразового использования. А кроссовки нам комсомольцы из ЦК ВЛКСМ подарили – 200 пар московских «адидасов». Весь отряд ходил на боевые в кроссовках, очень удобная обувь. К сожалению, форма быстро превращалась в лохмотья в ходе боевых действий, а новое обмундирование поступало по установленным мирным нормам носки и не выдерживало экстремальной эксплуатации.

Я стою и понять не могу – что тут такого необычного? Ведь люди с войны вернулись. Меня это тогда здорово задело: «А вы что, хотите, чтобы после пятнадцати суток войны в пустыне на сухпайке без воды они строевым шагом, с песней шли и подтянутыми были при этом? Не бывает такого». С боевых бойцы все возвращались прожаренные, в лохмотьях, изодранные. Живая, реальная жизнь сильно отличалась от киношной и телевизионной.

«Духи» иногда обстреливали гарнизон из эрэсов (РС, реактивный снаряд) из района Калабуст. Из минометов не достреливали, хотя и пытались. Однажды случилась страшная трагедия. Сидят ребята из отряда спецрадиосвязи в курилке, и прямо в центр курилки прилетает эрэс. В итоге трое убиты, восемь ранены. На такие обстрелы мы очень активно реагировали – поднимались все сразу (артиллерия, авиация, дежурная группа), находили огневые точки противника и уничтожали по максимуму. Так что местное население из ближайших кишлаков изо всех сил старалось держаться от злых «духов» подальше – себе дороже обходилось. Местное население по отношению к нам вообще-то вело себя довольно дружелюбно. Торговцы на рынке нас приветствовали и очень ждали, когда мы у них что-нибудь купим, за покупку давали «бакшиш» (подарок). Мальчишки пытались всучить солдатикам «чарс», или что-нибудь открутить у техники. Местные жители приходили к нам лечиться. К 1988 году духовские обстрелы прекратились.

Мы вели разведывательно-боевые действия в основном на автомобильной технике, на броне или пешком при поддержке авиации и артиллерии. На вертушках контролировали караванные маршруты в пустыне, выводили группы в засады. Часто использовали захваченную технику – машины «тойота» и мотоциклы. В каждой роте было по три-пять таких «тойот», «нисанов», «доджей». Иногда маскировались под караваны белуджей, с которыми были дружны.

Были у меня в отряде два замечательных старших лейтенанта Сергей Зверев и Сергей Дымов, командиры групп. Эти уникальные спецназовцы нередко захватывали по несколько машин с оружием, а в апреле 1987 года умудрились с боем захватить караван из двенадцати таких машин! Очень удачливым командиром был капитан Сергей Бреславский, кроме оружия и боеприпасов он пару раз захватывал кассу НИФА и ИПА. Блестяще выполняли боевые задачи старшие лейтенанты Швыдкий Юра, Панин Алексей, Мокров Юра, Миша Федин, Валера Травкин, отлично воевали сержанты Товкес, Оспанов, Ксенофонтов, Бощенко и многие другие. Особая благодарность нашим вертолетчикам: Косенкову, Азанову, Рыжкину и всей 205 овэ. Без них мы не смогли бы успешно выполнять боевые задачи. Только они могли спасти группу за многие километры от ППД.

Сам я на боевые летал раза два-три в неделю, а раз в два-три месяца выводил отряд в рейд на перехват караванов дней на десять-пятнадцать. Иногда наши группы переодевались в местную одежду, пристраивались к караванам, садились на трофейные машины и мотоциклы и собирали информацию в округе: где что идёт, где что движется.

Утро начиналось в четыре часа. Я инструктировал и отправлял на караванные маршруты досмотровую группу на двух вертолётах. С ними поднимались две «вертушки» прикрытия – МИ-24. В пять утра уже улетали на воздушную разведку местности. Мы взлетали так рано потому, что уже к девяти утра температура воздуха поднималась настолько, что вертушкам сложно было летать. Караваны шли примерно в это же время. С десяти-одиннадцати часов они вставали на днёвку (дневная остановка на отдых во время марша), потому что днём невозможно передвигаться по пустыне в такую жару никому – ни людям, ни даже верблюдам.

Летаем мы над своей зоной и смотрим по сторонам. Видим – караван. Разворачиваемся. Даем предупредительную очередь с борта. Караван останавливается. Все поднимают руки и машут руками – мы, мол, мирные, летите дальше! Решаем – будем всё-таки досматривать. Снижаются МИ-8 с досмотровой группой. МИ-24 кружат в боевом охранении. Подсели, выпрыгиваем. И очень часто бывало так: мы начинаем приближаться к каравану, а тот, кто только что нам махал руками, достаёт ствол – и давай нас мочить! Начинается бой.

Однажды, в такой ситуации Перемитину Андрею пуля попала в «лифчик» на груди и застряла в снаряженном магазине. Удар был такой силы, что чуть сердце не остановилось у парня, синяк был на всю грудь. А я в подобной ситуации пережил очень неприятные минуты. Из вертолёта тогда выпрыгнул первым на досмотр каравана, хотя положено первым идти заму, чтобы оценить обстановку. Вторым обычно идёт прикрывающий пулемётчик, затем – радист и основная группа. Но я двинулся первым. Думал, что караван мирный, и досмотреть его мы решили просто так, для профилактики.

Только выскочили, побежали – «дух» достаёт свой карамультук и начинает стрелять. Расстояние было всего метров семьдесят, а мы ещё по песку бежим – трудно, падаем. Ну, думаю, конец наступил! Но ответным огнем группы стрелявшие духи были уничтожены. Остальные разбежались. Если в группу начали стрелять, тут уж нет прощенья никому. Досмотрели. Всё у них было – оружие, боеприпасы, наркотики. Загрузили результат в вертолёт и улетели.

С трофейным оружием и боеприпасами все было понятно, а куда девать наркоту? Медики отказались организовать переработку наркотиков в болеутоляющие средства. Командование требовало уничтожать наркоту, но, наркотики не тонут, при подрыве только разлетаются. Приходилось сжигать - резины и соляры не хватало на такие объемы.

Однажды после выполнения боевой задачи возвращаемся в ППД (пункт постоянной дислокации). И вдруг в районе Дарвешана со стороны «зелёнки» (солдатское название зелёных зон вокруг кишлаков и городов) из кишлака нас плотно стали обстреливать из безоткаток (безоткатное орудие. – Ред.)! Я отряд в пустыню отвёл, пушки развернул – мы в этот раз выходили на броне, и даже с пушками Д-30. Артиллеристам нужно было обнаружить цель. Для этого мы с артиллерийским наводчиком на броне стали передвигаться на видном месте вблизи зеленки. И «духи» не выдержали, начали по нам стрелять! Артнаводчик засек цели и передал координаты. В результате безоткатки были уничтожены, но и кишлаку, из которого по нам стреляли, здорово досталось. Вроде жестоко, но зачем они стреляли? Мы же их не трогали, шли себе мирно мимо…

Я уже говорил, что основную часть караванов, что шли из Пакистана, наши группы брали на Сарбанадирской тропе. Но бывало и по-другому. Однажды мы очень жестоко бились с «духами» в горах, в районе перевала Шебиян. Вертолётчики были не в восторге от вылета на Шебиян – далеко, летать в горах сложно, жара, топлива не хватает. И вот что придумали – в районе глинистых озёр примерно на середине пути сделали площадку подскока. Там ровное-ровное место километров на десять-пятнадцать, твердое как хороший бетон, тяжелые самолеты принимать можно. Мы туда выгоняли броню, ставили охранение. Потом туда на броне подходил сам отряд, прилетали вертолёты. Они здесь дозаправлялись, загружали группу и летали вдоль гор вплоть до стыка трех границ у кишлака Рабати-Джали, докуда одним перелётом с группой на борту не долететь.

Однажды мы получили данные о караване и вылетели. С нами был комбриг – Юрий Александрович Сапалов – и ещё один ХАДовец (сотрудник афганской службы безопасности). Летим, летим – вроде никого нет. Вдруг боковым зрением замечаю – стоит караван, разгружается. Не хотелось ввязываться в бой, имея командира бригады на борту, да и группа была сборная. Я сделал вид, что не вижу каравана. Летим дальше. А начальник разведки, Лёша Панин, кричит и руками размахивает: «Караван, командир, караван! Ты что, не видишь, что ли?» Я ему: «Да вижу я, Лёша, вижу!» Крутнулись, подсаживаемся, и начинается долбёжка.

Лётчики, да и командиры на борту, плохо себя чувствовали. Я попросил высадить нас поближе к горушкам, а высадили нас метрах в ста от «духовских» кладок. У душманов в горах не окопы были вырыты, а кладки из камней сложены – почти что крепость, укрепленный район. Лезем мы на эти горушки, а «душки» по нам стреляют из-за кладок. Мы развернули АГС (автоматический станковый гранатомёт), обработали духовские кладки. Вижу – «душки» побежали. Я трассой Лехе цель показываю, кричу: «Лёша, смотри!» Он – дынь-дынь-дынь. Готово! Поднялись мы на одну горушку быстренько, на другую – и вышли к ущелью. Смотрим – духовский лагерь - палатки, костёр горит, оружие и боеприпасы разбросаны – и никого нет. Мы прикрытие наверху поставили, а сами вниз пошли посмотреть, что там такое. Трынь-трынь-трынь – спускаемся. Всё тихо. «Смотри, что мы здесь взяли!» Кругом – оружие, боеприпасы, «тойоты» стоят.

Лёха начал в первую очередь скручивать с машины магнитофон (в то время был такой дефицит!). Я ему: «Давай стволы собирать!» А он: «Подожди, успеем, пока вертушки прилетят». И тут – такой залп сосредоточенным огнём из автоматов с горушки напротив по нам, метров с двухсот! Бросили мы все эти магнитофоны – и дунули в гору! Так быстро я даже сотку никогда не бегал! А Лёха ведь опытный офицер, старается изо всех сил отход наш прикрыть, настоящий герой! Я ему: «Ты в сторону от меня беги, труднее в нас будет попасть!» А он всё равно пытается меня прикрыть. Наше счастье – не попали: мы очень быстро бежали. Я петлял и ещё Лёху отталкивал, а он меня всё равно прикрывал. Короче – запутали мы «духов». Бежим, а язык на плече, в глазах красные круги – ведь стояла жуткая жара! До кладки добежали чуть живые, но целые.

Вызвали авиацию. Для моего отряда в Кандагаре всегда была дежурная пара «грачей» (штурмовики СУ-25. – Ред.). Их командира полка я хорошо знал, поэтому работали с ними мы с удовольствием. Но в этот раз прилетели МИГи. Пилот мне: «Восьмисотый, ты видишь меня?» – «Вижу». – «Обозначьте себя». Зажигаем дым. Себя обозначили. «Наблюдаешь?» – «Наблюдаю». Я ему даю азимут, дальность, цель – караван с оружием. А они где-то на семи тысячах метров барражируют. Я командиру: «Ты спустись хотя бы до трёх». Он: «Нет, запретили нам ниже семи работать». Летчики не хотели нарушать наставление по полетам и попадать в зону поражения «стингера» («Стингер», переносной зенитный ракетный комплекс производства США).

Начали они бомбить. А у нас с Лёхой такое впечатление, что они прямо на нас бомбы бросают. На самом деле они даже не по каравану, а куда-то за хребет отбомбились. Видимо, там тоже были духи. Я им: «Ладно, ладно, хватит. Передайте командиру, что «Мираж» (это мой позывной был) в трудную ситуацию попал, пусть пару «грачей» пришлет на поддержку. Сами бьемся с «духами», перестреливаемся, пытаемся их гранатометом пошугать. А караван-то стоит. Минут через сорок приходят «грачи». «Восьмисотый, наблюдаем тебя. Азимут, дальность…» Пришли они тоже высоко – на семи тысячах. Но потом с боевого разворота с кабрированием (кабрирование – поворот летящего самолёта вокруг поперечной оси, при котором поднимается нос самолёта. – Ред.) как пошли вниз! Сначала один бросил две бомбы, потом – другой... На месте каравана и рядом с ним – дым, огонь, взрывы! Разбомбили всё. После этого мы уже спокойно с группой спускаемся. Нормально идём, никто нас не обстреливает. Лёха всё-таки скрутил магнитофон с машины, которая пыталась удрать. Боеприпасов куча валяется, разбросано всё. Пока Лёха в сторону машины шёл, я с группой досмотра шел прямо по ущелью. Вдруг боковым зрением вижу «духа», который выходит из укрытия и показывает, что он сдаётся. Слышу очередь из автомата – та-да-да! А это боец за камень падает и в падении этого «духа» бьёт. Досматриваем убитого. По документам: командир бандгруппы. Я стал бойца воспитывать: «Ты зачем стрелял, он же сдавался, его в плен надо было взять?» А он в ответ: «Командир, а если бы он успел первым в меня выстрелить?» Это всё в доли секунды произошло. Да, пожалуй, боец был прав. В бою прав тот, кто первым уничтожит угрозу своей жизни и жизни товарищей. В этом бою у нас обошлось без потерь, даже раненых не было. Уничтожили мы крупный караван и взяли пленных.

Я думаю, что духи просто одурели, когда нас увидели, – слишком далеко мы были от наших коммуникаций, километров двести пятьдесят или триста от Лашкаргаха. Они, скорее всего, надеялись, что мы не будем в бой ввязываться и досматривать караван. Но Леху не обманешь! А вот то, что по нам с Лёхой не попали сначала, – это большая удача, могло закончиться всё очень плачевно. Мы были уверены, что «духи» бросили караван и разбежались, но мы ошиблись.

Удовольствия, конечно, во всей этой истории мало. В горячке боя не чувствуешь страха, не замечаешь ничего. А потом, когда возвращаешься, начинаешь чувствовать боль, видеть, что у тебя сбитые колени, порваны локти, разбиты пальцы. Идёт отходняк, отдача в чисто психологическом плане.
Кроме поиска с вертолётов мы проводили и засады. Ведь через нашу зону по пустыне Регистан проходила знаменитая Сарбанадирская тропа в зелёную зону Гильменда. Это голая пустыня, сыпучие пески, лунный пейзаж. Жара страшная… Поэтому мы заранее пролетали вдоль тропы на вертушке и смотрели, где лучше посадить группу, чтобы колодец был или хотя бы какая-то растительность. Группу высаживаем, командир организует наблюдение по кругу на вероятных направлениях движения караванов. Часто сидели по трое-пятеро суток – никого нет. Ведь разведка у душманов тоже работает. Поэтому я обычно одновременно высаживал по три-пять групп, чтобы перекрыть сразу несколько маршрутов в полосе тридцать-сорок километров.
Конечно, просочиться через эту полосу было можно. Но нам везло, и на нашу долю приходилось самое большое количество перехваченных караванов. Думаю, дело было в том, что на этом направлении условия передвижения для «душков» были очень трудные, и так или иначе они всё-таки попадались в наши сети, так называемую «Завесу», но при этом часто оказывали ожесточённое сопротивление.

Начальником штаба у меня был Саша Телейчук, очень грамотный офицер. И вот как-то приходит он и говорит, что пришли данные, что небольшой караван из двух машин в семнадцать часов будет следовать в направлении Марджи. Я ему: «Ну, давай, на вертушки – и вперёд!» Он сажает группу на вертолёты и полетел. Думали, что там всего две машины, мы их быстро захватим – и делу конец. А в караване кроме двух машин оказались ещё и мотоциклы, тракторы. Наши хотели их, как зайцев, взять, а «духи» неожиданно оказали серьёзное сопротивление. После этого начали их бить вертушками – «духи» снова на мотоциклы прыгнули и начали уходить.

Воевали, воевали мы с ними, и в конце концов загнали их в камыши у канала. Они разбегаться не стали, а собрались вместе и опять оказали ожесточённое сопротивление. В камышах их же не видно: они из укрытия бьют, а наши на открытом песке лежат. Плюс ко всему рядом договорная зона (территория, обязанности по контролю за которой после «зачистки» от душманов передавались в руки местных старейшин) – кишлак, откуда они подкрепление подтянули. Огнём пулемётов их ещё и кишлак поддержал. Бой шёл порядка двух часов. Мы на базе все очень нервничали, чего только ни предпринимали. В конце-концов вертушки уничтожили пулемёт. Сожгли и камыши и уничтожили уходящих в кишлак «духов». Группа захватила в этом бою две «безоткатки», ДШК, итальянские мины, боеприпасы.

В том бою, слава Богу, никого из наших не убили, но подранили одного сержанта и тяжело ранили майора Анатолия Егорова. Ему перебило ноги, да ещё и в живот попало. Он родом из Ленинграда, сын начальника кафедры Академии тыла и транспорта.

Толю Егорова мы быстро отправили в Кандагар, оттуда – в Кабул, из Кабула – в Ташкент. К тому времени я на практике убедился, что тяжелораненного надо обязательно дотащить до Кандагара. Хотя с кандагарским госпиталем тоже была проблема – им статистика хорошая нужна была. Ведь командиру отряда важно доставить раненого до госпиталя живым, а госпиталю важно, в свою очередь, чтобы раненый не скончался после приёма. Иногда приходилось здорово ругаться с приёмным отделением. А врачи в отряде - Свирин, Фидаров, Образцов – были замечательные и многих спасли от смерти.

К большому сожалению, за время моего командования отрядом у нас всё-таки погибло десять человек. Среди них было восемь солдат и два офицера – Костя Колпащиков и Ян Альбицкий. В жестоком бою у Марджи погиб Шамсутдинов, подорвались на трофейной «тойоте» и погибли у озера Хамун Чечун и Яцкив, попали в засаду у кишлака Шабан и погибли Лебедев, Голощапов, Гавриленко, на перевале Эр-Мирза погиб Шкарин, нелепо погиб Лабутин. Потери наши были меньше, чем у других. Особенно, если учитывать характер выполняемых задач. Я думаю, так получалось за счёт того, что мы в основном воевали на ровном месте, в пустыне. В горах, конечно, сложнее было, там у противника больше возможностей для неожиданного манёвра.
Я помню всех своих ребят, и свой командирский крест несу по жизни.

Младший лейтенант Костя Колпащиков, слушатель 3 курса ВИИЯ – старший переводчик отряда – в январе 1988 года должен был поехать в отпуск. Я ему говорю – поезжай, а он мне: «Холодно в Союзе, вот в феврале на последнюю операцию под Мусакалу схожу, тогда и полечу». Тут ещё начальник штаба отряда попросил: «Это мой первый помощник. Пусть сходит». В ходе операции «Юг-88» надо было сломить сопротивление «духов» в базовом районе Мусакалы, Сангина, Каджаков. Мулла Насим со своей бандой не давал возможности местным властям организовать эксплуатацию электростанции в Каджаках. Нужно было провести зачистку этого района и ослабить местных вождей, которые и организовывали сопротивление властям. С этой целью проводилась крупная войсковая операция.

Одной из групп СпН в этой операции командовал лейтенант Ильдар Ахмедшин. В ходе поисково-засадных действий группе пришлось продефилировать неподалёку от кишлака Шабан. Здесь они и попали в засаду – кинжальным огнём бандгруппы из кишлака сразу сожгли два наших бэтээра. В этом бою у нас погибли три человека. Костя Колпащиков в бою немного обгорел. Мог остаться в строю, но врач бригады настоял на эвакуации. Обычно раненых и убитых эвакуируют на разных вертолётах, а в этот раз эти правила нарушили. К несчастью, вертолёт с ранеными и убитыми на борту разбился ночью при взлёте… Погибшие умерли дважды… Погиб Костя Колпащиков, командир кандагарского вертолётного полка, правый лётчик и ещё несколько человек. Валера Польских был еще жив при эвакуации в госпиталь, но захрипел и скончался когда мы его выносили из вертолета в Лашкаргахе. Выжил «бортач» (бортинженер) и водитель бэтээра Леня Булыга.

Ильдар Ахмедшин в том бою получил жесточайшую контузию. Ночью, когда убитых и раненых привезли в отряд, в ходе опознания смотрю – среди трупов лежит Ахмедшин – не Ахмедшин, живой – не живой, непонятно. Спрашиваю: «Это Ильдар?» Отвечают: «Да, он живой, но очень тяжело контуженный». Ильдар в госпитале лечился полгода и нагнал отряд, по-моему, уже в Шинданте, перед выводом. Я ему говорю: «Да ты лежи в госпитале, лечись!» А он: «Нет, я выйду вместе с отрядом».

Потом он командовал этим отрядом уже в Чучково, встречал я его в Чечне в Первую кампанию. А погиб случайно – возвращался с железнодорожной станции, и его машина сбила. И вот что странно – после вывода из Афганистана немало офицеров и солдат погибло в таких же бытовых ситуациях при нелепых обстоятельствах.

В бою под Сангином ранили рядового Андрианова. При отправке в Кандагар он спрашивает: «Владислав Васильевич, что у меня с ногой?» Я посмотрел – ранение вроде не очень серьёзное. Я ему: «Ты не переживай, сейчас мы тебя до Кандагара дотянем. Все будет нормально». Проходит время – мне сообщают, что ему ногу оттяпали. Я прилетаю в госпиталь, начинаю разбираться. Оказывается, он долго пролежал в приёмном отделении, его вовремя не осмотрели. А там же жара… Началась гангрена, сепсис. На мой взгляд, ногу можно было сохранить. Так обидно и стыдно мне стало – ведь я ему обещал, что всё нормально будет!..